Похищение Данаи - Страница 14

Хочу тут же оговориться: пусть читатель не думает, будто я пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы представить Аввакума неким следопытом-маньяком. Боже сохрани! Каждый, кто знает о деятельности Аввакума, конечно, знает и то, что мой друг превращался в следопыта, в страстного охотника в полном смысле этого слова только тогда, когда шёл по следам крупного зверя. А в данном случае, по крайней мере, на настоящем этапе нашего рассказа, зверем и не пахло. Аввакум просто проявил интерес , а интерес к вещам Савели легко объяснить, имея в виду личность их хозяина. Я бы добавил ещё одну причину: инстинкт самосохранения; Савели не был милосердным самаритянином, которому даже в голову не придёт полоснуть человека ножом но горлу или всадить ему в затылок пулю. Аввакум имел все основания ждать от него или одного, или другого, и такое ожидание, со своей стороны, усиливало его “особый” интерес к этому человеку.

Вернувшись в свою комнату, он включил радио, чтобы показать, будто его интересуют последние известия, и направился к окну. Было десять минут первого. Он ещё не дошёл до окна, когда его догнала и будто пощёчина хлестнула тревожная интонация диктора:

“Чрезвычайное сообщение. Сегодня ночью в филиале Боргезе совершено гнусное преступление. Похищена картина Корреджо “Даная”. Эксперты оценивают это полотно Возрождения в четыреста с лишним тысяч долларов. По подозрению задержаны художник — член Итальянской коммунистической партии и часть служителей галереи. Следствие ведётся под личным контролем министра внутренних дел”.

Это чрезвычайное сообщение подействовало на Аввакума как гром среди ясного неба. Правда, картины воровали и раньше, но до сих пор галереи ранга Боргезе не трогали. Преступление было сенсационным по месту совершения и вызывающе наглым по ценности пропажи; новость неминуемо должна была прогреметь по всей стране и оскорбить национальное достоинство итальянской общественности. Если учесть к тому же напряжённый политический момент, в который было совершено похищение, то и слепому становилось ясно, что кража “Данаи” — не случайность, а преднамеренная политическая провокация. Против кого? Диктор указал, что задержанный художник является членом компартии. Иными словами, официальное сообщение намекало на причастность коммунистов к исчезновению картины. Можно было ожидать, что в дальнейших сообщениях этот намёк превратится в громогласное обвинение. Аввакум прекрасно знал, что в таких случаях и правосудие, и правительственные средства информации поют антикоммунистический хорал в один голос.

Далее Аввакум подумал, что возможным вдохновителем провокации может быть само правительство, но отбросил это предположение не потому, что приписывал правительству высокие моральные принципы, а по тому, что правящая фракция не могла пойти на это сама, ибо как огня боялась бы возможного эффекта бумеранга. Самое вероятное, думал Аввакум, то провокацию устроили определённые круги, близкие к правительству и поддерживающие тесные связи, — разумеется, тайные, — с “социальным движением”, то есть с правыми экстремистами.

В таком случае, рассуждал далее Аввакум, видный деятель “социального движения” Чезаре Савели не может быть не замешан в игру, тем более, что он возглавляет охрану Боргезе. Но если он участник игры, замыкал Аввакум цепь рассуждений, его прогулку в Санта-Анну наверняка следует рассматривать как манёвр, цель которого доказать обратное — а именно, что синьор Савели не имеет к данному происшествию никакого отношения.

Была и третья вероятность : картину похитил задержанный по подозрению художник, член компартии, которому это поручил пробравшийся в партию провокатор. Даже в этом случае (от чего упаси бог, думал Аввакум) Чезаре Савели опять-таки никак нельзя исключить из игры. Без содействия Савели такую операцию осуществить нельзя! А поездка в Санта-Анну — просто дымовая завеса , устроенная заговорщиками…

Такие напряжённые мысли со страшной быстротой пролетали в голове Аввакума; лицо его разгорелось, будто он стоял у горячей печи. И когда он услышал, что Савели топчется в прихожей, то открыл дверь и выжидательно встал на пороге. “Если этот тип боится, что я проверял его барахло, — думал Аввакум, — то он или решил меня пристукнуть, или попробует одурачить”.

“Этот тип” действительно был в бешенстве, будто с удовольствием убил бы кого-нибудь, однако держал себя в руках. В зрачках его злобно скалились волки, но позади волков стояла невидимая Дисциплина с огромной дубиной в руках.

— Интересно! — процедил Савели, тяжело глядя на Аввакума налившимися кровью глазами. — Какого дьявола! Вы, оказывается, ещё здесь! Вы же хотели убраться ко всем чертям?

— Я действительно хотел кое-куда сходить, — подчёркнуто спокойно ответил Аввакум, — но подумал, что могу сделать это и позже, например, через час!

— Гм! — Савели одарил его кривой улыбкой, полной яда. — Вы чертовски здорово думаете! Браво!

Аввакум промолчал.

Противники смерили друг друга взглядом как боксёры после первого удара гонга.

— Прямо идиотизм! — снова начал Савели. — Неужели в этом доме нет платяной щётки? Раньше она всегда висела на вешалке! Но теперь здесь завелись квартиранты, и щётка куда-то запропастилась. — Говоря, Савели держал в руках пиджак и глупо вертел головой во все стороны, не поднимая, однако, лица к вешалке.

— Вот она, у вас над головой! — сказал Аввакум. — Как видите, щётка никуда не исчезла и висит на месте!

— Ага! — сказал Савели. Он взял щётку и принялся усердно оттирать тёмное пятно на рукаве. — Моя сестра — дура! — заявил он при этом. — Архидура! Зачем ей понадобилось сдавать комнату? А это — кровь! — взревел он, тыча в нос Аввакуму испачканным рукавом. — Видите? Кровь человека!